«ЛГ» и «Мемориал»

Не успел я в то осеннее утро 1988 года войти в кабинет, как ко мне прибежали Юра Щекочихин и Лида Графова и наперебой стали рассказывать: – Юрий Петрович, Юрий Петрович! Вчера собиралась инициативная группа по созданию общества «Мемориал». В память о жертвах сталинских репрессий. Мы от имени «Литературной газеты» сказали, что она войдет в состав учредителей!

Расспросив Юру и Лиду поподробнее о том, во что они вовлекли с присущей им пылкостью «Литературную газету», я пошел к Александру Борисовичу и все рассказал.

Он, конечно, сразу вскипел – «зачем нам это нужно», «кто они такие, чтоб выступать от имени редакции» – но, обдумав хорошенько ситуацию, пришел к выводу, что отказываться – значит сильно навредить репутации газеты и поручил мне всем этим заниматься.

Не буду лукавить: поручение было очень не по душе. Объясню почему.

После смерти Сталина,  ХХ съезда КПСС с клеветническим докладом Хрущёва огромной разрушительной для партии и общества силы мы уже пережили самый тяжкий этап нашей истории. Люди, освобожденные из тюрем и лагерей, много тогда выступали и печатались. Вышло немало книг, самой известной из которых была «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына.

Началась повальная реабилитация, когда на свободу выпускали без всяких судебных разбирательств (строго юридически — незаконно), а просто огромными списками. Под хрущевскую реабилитацию попали и люди, сидевшие не по злому доносу или недоброжелательству, а за дело. Огромное большинство зэков составляли уголовники, предатели и вредители, многочисленная вражеская агентура, шпионы союзников — не мнимые, а действительные.

Приведу подлинные истории трех весьма известных «жертв культа личности»: Алексея Каплера, Лидии Руслановой, Вадима Козина. За что их посадили?

Каплера за вовлечение в половые отношения 16-летней дочери Сталина Светланы. По советским законам такие отношения взрослого мужчины с девочками, не достигшими 18 лет, расценивались как растление малолетних. Истинная статья обвинения, естественно, не фигурировала, ее заменили стандартной для тех времен и не требующей длительного расследования «антисоветской пропагандой», но срок дали именно тот, который предусматривался за растление.

Муж Руслановой генерал Крюков командовал одной из оборонявших Ленинград дивизий. Из армейских запасов он давал подобранным ею людям, среди которых были очень известные искусствоведы, уворованные у солдат продукты для обмена на драгоценности, антиквариат и предметы искусства. Московская квартира супругов была доверху забита полотнами великих мастеров, драгоценностей, у Лидии Андреевны нашли их целый железный короб, замурованный в печку на квартире домработницы. Крюкова, за которым водилось еще немало отвратительных дел, расстреляли, Руслановой дали 10 лет. По приговору — за «антисоветские высказывания», по сути — за мародерство.

Вадим Козин получил срок за то, что теперь называется нетрадиционной ориентацией, весьма распространенной в среде «демократов» 90-х. А по уголовному кодексу РСФСР это сурово каралось.

Скольких еще было таких же «жертв»!

Юрий Анатольевич Прокофьев рассказал, что в бытность его 1-м секретарем МГК КПСС «Мемориал» потребовал списки репрессированных, хранившиеся в горкоме. Дали первую папку, вторую… В них — люди, работавшие в торговле, на базах и складах. Растратчики, казнокрады. Больше мемориальцы в горком не приходили…

Несколько лет общество бурлило по поводу подлинных и мнимых беззаконий и произвола НКВД, потом все постепенно успокоилось, хотя, конечно, не забылось. Попавшие в лагеря за анекдот, за критическое высказывание, не принявшие Советской власти, были во многих семьях, особенно среди военных и интеллигенции. И каждый такой человек оставался непроходящей болью для его родных и знакомых.

Однако же с течением времени, хотя горькая память и оставалась, острота потерь и несправедливости сгладилась. Репрессированные не стали исключением. Какими страшными были потери войны — 8 миллионов на фронтах и 18,5 миллионов мирных людей, уничтоженных фашистами. А память постепенно свыкалась и с этими ужасами, мудро утроенная человеческая природа оттесняла их на задний план, заполняя передний радостями и заботами повседневной жизни. Сколько можно сыпать соль на раны?

Народ всему дал свою оценку, с тяжелым прошлым было покончено без возврата.

И вот теперь, в разгар перестройки — вновь возвращение к тому, что уже, казалось, выстрадано, выплакано, оставило на сердцах и в душах вечные раны. Зачем?

И нам, людям с жизненным и политическим опытом, чутьем, и тем, кто с нарастающей силой раскручивал заново то, чем переболели в 50—60 годы, все было предельно ясно. Это часть разработанного в США стратегического плана сокрушения социализма изнутри. Авторы его прекрасно знали правила воздействия на массы, одно из которых гласит: идеи усваиваются через эмоции. А уж тут для их возбуждения средств имелось море! Руководили всей кампанией из американского посольства, исполнителей (по большей части платных, хотя и недорого обходившихся ЦРУ — они ведь все дешевы) нашлось более чем достаточно. Назову наиболее известные тогда имена, а вы уж сами судите, кто за что работал: Самодуров, Пономарев, Брагинская, Вайсберг, Кудюкин, Леонов, Орлов, Ковалев, Скубко. Их снабжали новейшей зарубежной множительной и другой техникой, о которой у нас и не слыхали, щедро оплачивали через тщательно замаскированные источники типа вдруг размножившихся на территории СССР различных американских фондов.

Писатели, конечно, не остались в стороне. В первых рядах были Анатолий Приставкин, Анатолий Рыбаков, Варлам Шаламов, Алесь Адамович, Владимир Солоухин. Пошел поток книг, получивших название «лагерной литературы».

Драматург Михаил Рощин, потерявших в 37-м отца, написал пронзительную пьесу «Эшелон», идущую до сих пор на сцене «Современника».

Создание массовой общественной организации, целью которой было непрерывное обострение трагической темы, стало логическим продолжением этой линии подрывной работы зарубежных антисоветских центров. Как все начинания подобного рода, становление «Мемориала» шло стремительно, без обычных у нас проволочек, неорганизованности, «завтра-завтра, не сегодня» и т.п. По всему судя, осуществлялся хорошо разработанный бизнес-план, причем под строгим и повседневным контролем. В сентябре 1987 года создается особая секция в клубе «Демократическая перестройка». В начале ноября привлеченные ею люди начинают собирать на улицах Москвы подписи за создание мемориального комплекса. Тут же сбор подписей организуется в других городах. Собрано их было по масштабам страны немного (по данным «Мемориала» около 50 тысяч), но реклама получилась заметная. Следующий этап плана, весной 1988 года — сбор сведений о пострадавших от «культа личности». Затем началось создание независимой организации, главная задача которой — сделать память о них «частью общественного сознания». И объединить своих сторонников, сделать их действенным инструментом в борьбе с Советской властью при самой активной поддержке прессы. Наши Графова и Щекочихин были в центре событий и почти ежедневно докладывали, как они развиваются. Со страниц прессы тема «Мемориала» вовсе не сходила.

Мне позвонил Альберт Андреевич Беляев, замзав отделом культуры ЦК, расспросил о том, что происходит, и пригласил к себе. Прихожу. У Беляева уже сидят руководители творческих союзов и других организаций, давших согласие быть учредителями «Мемориала». Беляев сказал, что всем нам надо войти в руководство новой организации, чтобы не дать ей развиваться в антисоветском направлении. В октябре 1988 года состоялась подготовительная конференция. Перед ней мы еще несколько раз встречались. На этих встречах я познакомился с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Он вызывал чувство уважения, почтения к себе. Масштаб личности ощущался чуть ли не физически. При обсуждении возникавших вопросов и проблем Сахаров неизменно проявлял здравый смысл, умение находить приемлемые для всех решения. Порою, останавливая молодых экстремистов из инициативной группы. Когда же дело касалось каких-то непреложных для него постулатов, Андрей Дмитриевич был тверд, как скала. И его мнение в таких случаях без споров и возражений принималось всеми. Никогда не забуду  интонаций в таких случаях его голоса, обычно по-академически мягкого, и уж никак не настойчивого. Позже, став главным редактором газеты «Гласность», я опубликовал взятое из архива ЦК КПСС письмо Сахарова советскому руководству с его программой перестройки. Он видел будущее страны в конвергенции положительного опыта социализма и капитализма, но ни в коем случае не отказа от наших достижений.

Учредительное собрание «Мемориала» проходило в Доме кино, предоставленном членом Оргкомитета Элемом Климовым. Зал, естественно, полон, публика наэлектризована. Мы, представители организаций-учредителей, расположились на сцене за длинным столом президиума. Собрание шло своим ходом до тех пор, пока не началось выдвижение кандидатур в состав правления. После зачтения заранее согласованного со всеми списка, не вызвавшего возражений, из зала начали выкрикивать дополнения. Одним из первых предложили Солженицына.

Ну и сюрприз! Солженицын, лишенный советского гражданства, давно жил в США, выпускал одну за другой хлесткие антисоветские книги, гадил нашей стране, как только мог… Введение его в правление «Мемориала» сразу придавало ему антисоветскую окраску. Мы же создавали его для борьбы не с Советской властью, а во имя памяти о том, что уже осуждено, вычеркнуто из нашей жизни, и никогда не должно повториться. Президиум хоть и понимает это, но молчит, видя перед собой кипящий от возбуждения тысячный зал. Против него не попрешь!

Но и я кипел! А потому, презрев предостережения коллег по президиуму, вышел на трибуну и сказал примерно следующее.

— По-моему вводить Солженицына в состав правления нельзя. Во-вторых, он сам отказался от участия в «Мемориале». Во-вторых, мы создаем организацию чистую и благородную по ее целям. И входить в нее могут только люди, ничем не запятнанные. А Солженицын, по его собственному признанию, занимался в лагере доносительством, за что получил режим благоприятствования от лагерной администрации. В частности, по его доносу была расстреляна группа заключённых, готовивших побег.

Договорить мне не дали. Поднялся невообразимый шум возмущения. Прошло немало времени, пока он чуть-чуть улегся. К сцене выбежали несколько человек и под рев одобрения потребовали удалить меня из зала.

Я сижу, стараясь сохранить спокойствие. Президиум в растерянности от моей неразумной выходки молчит, теряя с каждой минутой управление аудиторией. Стоящие перед сценой уже готовы взять его в свои руки.

Спас совершенно аварийное положение Председатель Союза архитекторов СССР Юрий Павлович Платонов. До сих пор восхищаюсь его находчивостью, смелостью, святым чувством коммунистического товарищества.

— Юрий Петрович Изюмов представляет здесь одного из учредителей «Мемориала» — «Литературную газету». Как и все присутствующие, он имеет право на собственное мнение по любому вопросу. С ним можно согласиться или не согласиться, но уважать его необходимо. И что же, вы требуете удалить человека из зала только за то, что он высказал свое мнение? Как это согласуется с самим духом нашей организации?

Зал затих, но крики перед трибуной не утихают, а другие члены президиума молчат. Юрий Павлович обходит всех, о чем-то спрашивает и объявляет:

— Прошу прекратить шум и продолжать работу. Если вы будете настаивать на своем требовании, мы все уйдем вместе с Изюмовым.

Этого мои оппоненты не ожидали. Ведь в президиуме был и Сахаров, и все видели, как он согласно кивал головой, говоря с Платоновым. Собрание продолжилось и благополучно завершилось.

 В январе 1989 года «Мемориал» был официально учрежден. Американцы, руководившие деятельностью «Мемориала», провели новый учредительный съезд, на этот раз в клубе МАИ, где ректором был их агент влияния Рыжов, щедро потом вознагражденный в виде должности посла России во Франции. Этот съезд прошел без сучка, без задоринки. Точно по их сценарию под руководством ими же подобранного оргкомитета.

Я в дальнейших процедурах, понятно, не участвовал, «Литгазету» представлял Щекочихин.

В 1990—91 годах «Мемориал» был чрезвычайно деятельным, проводил много массовых мероприятий, его активисты постоянно выступали по радио, телевидению, в газетах и журналах, активно участвовали в контрреволюции августа 1991-го. А после того, как цель была достигнута — СССР разрушен, КПСС запрещена — тихо ушел в тень, как и организация солдатских матерей с аналогичными задачами. Теперь его и не слышно. Немногие оставшиеся мемориальцы жалуются на безденежье, говорят, что кроме редких и скромных зарубежных поступлений, других финансовых источников у них нет. Чего жалуются? Мавр же сделал свое дело.

 Вернуться в начало страницы