Павел Андреевич Ермолин

 Роман Владимира Успенского «Тайный советник вождя», едва появившись, стал книгой-сенсацией. У людей в конце 90-х после потока клеветнических антисталинских книг, фильмов, телепередач была жгучая потребность узнать правду о человеке, 30 лет стоявшем во главе Советского Союза. Успенский создал увлекательное художественное произведение об этой великой личности на фоне происходивших в стране грандиозных событий. А сам «тайный советник» – тоже плод авторской фантазии?

Известно, что в сталинском окружении были подобные люди. Некоторые имена известны. Александр Сергеевич Яковлев консультировал по вопросам авиации. Людмила Николаевна Сталь – по литературе и искусству.

«А по военным делам консультантом и помощником был Павел Андреевич Ермолин, –  говорил мне историк Владимир Михайлович Жухрай. – После смерти Сталина, когда разогнали всех его сотрудников, Павел Андреевич пригласил меня пожить на своей даче. Уже выйдя в отставку, он мне кое-что рассказывал. Как я понял, помощником Сталина он стал в 1940 году, после неудач в войне с финнами.

О том, какую роль играл Ермолин, можно судить по такому эпизоду. В 1947 году министром обороны назначили Булганина, а Павла Андреевича – его помощником как члена Политбюро. Их кабинеты в Кремле находились рядом, на втором этаже здания, где сидели все заместители председателя Совета Министров СССР. При назначении Сталин сказал Булганину:

– Товарищ Булганин, вы – политический руководитель. Павел Андреевич – военный специалист. Поэтому ни одного приказа без его визы и согласия не подписывайте.

На работе Ермолин был железный человек. На войне нельзя было быть другим. И в то же время очень справедливый, исключительной выдержки, интеллигентный, воспитанный, вежливый. Никогда никого не унизил. Беспредельно честный, бескорыстный. Сталин поручил ему организацию вывоза трофеев из Германии. Так в доме Ермолина не было ни одной трофейной вещи. Ни одной».

Как складывалась биография П.А. Ермолина? Об этом мне рассказала его дочь — Людмила Павловна.

– Папа родился в Ярославле в 1897 году, в день, ставший потом историческим – 22 июня. Бабушка была ткачихой, дедушка литейщиком. Они дали сыну образование. По окончании реального училища он поступил бухгалтером на фабрику, а через два года поехал учиться на факультет общественных наук Московского университета. Со второго курса пошёл вольноопределяющимся в армию. Воевал на Западном фронте, был ранен, перенёс тиф. После госпиталя окончил Ярославский университет. В 1918 году вступил в партию большевиков. С 1919 года в Красной Армии. Окончил курсы штабных работников в Смоленск, где он встретил мою будущую маму.

Его служба в Красной армии началась в Минске в штабе Западного фронта, которым командовал Тухачевский. Мама тоже работала в штабе. Продолжалось это недолго. Поляки разгромили войска Тухачевского и заняли Минск.

Под началом того же Тухачевского папу направили на подавление крестьянского восстания в Тамбовской области – как говорили тогда, «антоновщины». Тухачевский довольно легко разгромил крестьянские отряды и с тех пор слыл блестящим полководцем.

В 1921 году папу направили на учёбу в Военную академию РККА. После академии он служил начальником штаба дивизии в Ярославле, потом на этой же должности в Свердловске, где я родилась. Затем командиром дивизии в Воронеже. С этой должности его в 1930 году перевели в Москву преподавателем академии имени Фрунзе. В 1936 году новое назначение: начальником штаба корпуса в Саратов. В 1937 году после сообщения об аресте Тухачевского, Якира, Егорова и других папу срочно вызвали в Москву. Больше месяца мы не имели никаких известий, очень беспокоились. Помог старый папин друг генерал Ефремов Михаил Григорьевич. Он тогда командовал Приволжским военным округом. Мама рассказала о своей тревоге, о том, что все знакомые от нас как-то отдалились. На следующий же день папа позвонил в штаб, передал нам, чтоб мы ни о чём не беспокоились и собирались в Москву. Он уже работал в Генеральном штабе, кем не знаю, о служебных делах дома никогда не говорили.

Квартиры у папы не было, нас поселили в «Балчуге». Не забуду наше появление там. Представьте себе роскошную интуристовскую гостиницу, богатых иностранцев и посреди холла мы, трое детей с мамой, со всем нашим домашним скарбом и запасами – кадушками, корзинками, коробками, банками с соленьями и компотами. Номер нам дали трёхкомнатный, весь в красном дереве – мы никогда в жизни ничего подобного не видели. Цены в ресторане поразили ещё больше. Пришлось приспосабливаться. Обедать ходили в дешёвые вокзальные рестораны, а утром и вечером салаты и бутерброды.

Недели через две получили квартиру в известном военном доме в Большом Ржевском переулке, недалеко от Собачьей площадки. Он был построен в 1914 году военным ведомством. После революции в нём жили Гамарник, Уборевич, Якир, Фельдман и другие высшие военачальники, репрессированные в 1937 году. Нам предложили квартиру Фельдмана, начальника санитарного управления РККА. Только мы в неё вошли, мама сразу отослала меня погулять. Всё в квартире, рассказала она потом, было так, как осталось после ареста и обыска. Испортившаяся еда на кухне, разбросанные по полу детские игрушки, тетрадки, учебники... Всё это было очень страшно. Вечером мама сказала папе, что она туда не поедет. На какое-то время нас поселили в Архангельском, а потом мы всё-таки переехали в Большой Ржевский, но в другую квартиру, где был наведён хоть какой-то порядок. Вместе с нами въехали Кулик, Ватутин, Тюленев. Половина квартир стояла тогда ещё опечатанной. Из прежних жильцов осталась только одна семья – генерала Шиловского, выпускника царской академии Генерального штаба. Его жена была дочкой Алексея Толстого.

Папа работал очень много, часто без выходных, был тогда зам. Начальника управления Генштаба. Уезжал в 12, возвращался в 2-3 часа ночи. Но как бы поздно ни возвращался, ещё часа два читал. То поколение советских коммунистов не мыслило себе жизни без чтения.

Последнюю неделю перед началом войны совсем не приходил ночевать. На той неделе числа 18-19-го в Москве вдруг пошёл снег. Крупными такими хлопьями. Утром 22-го приехал в командировку папин брат, лётчик. Мы сидим за завтраком, разговариваем, и тут по радио передали выступление Молотова. У каждого своя реакция. Папин брат вскочил и отправился на вокзал – его часть стояла в Витебске. Моя реакция – хоть сейчас бежать на фронт. Не горе. Не отчаяние, а подъём – вот когда ты можешь проявить себя, что-то сделать для Родины. Так мы были воспитаны.

Мама не охала, не ахала, но у неё двое сыновей, один уже в военном училище. У неё, конечно, тревога.

Позвонил папа, сказал, чтобы его не ждали и не поддавались панике. Он намекал, наверное, на огромные очереди, сразу же возникшие у магазинов и продуктовых палаток.

В 20-х числах июля приехал папа и сказал: «Я, как видите, должен работать целыми ночами, мне нужно, чтобы я за вас не волновался. Вместе с другими семьями вас отправят на два месяца на Урал. Там прекрасный дом отдыха» – расписывает, как может. Мама всё поняла.

Собрали три вагона семей высшего комсостава – Василевские, Соколовские, Городовиковы, Вороновы и другие. Дом отдыха оказался и в самом деле хороший, но жили мы там гораздо больше двух месяцев.

Весной 1942 года мы вернулись в Москву. Папы нет. И мы целый год его не видели. Знаю. Что он ездил в командировки в Ленинград, ему была поручена организация дороги жизни через Ладожское озеро. Вместе с Берия летал в Тбилиси. Там тогда ждали прихода немцев, которые стояли уже на перевалах. Многие ждали их с радостью: город сияет, музыка гремит, народ гуляет. Берия там занимался своими делами, папа организовывал эвакуацию всего ценного. В Азербайджан папу направляли по нефтяным делам. Месяцами был он в республиках Северного Кавказа, в Армении. Однажды зимой их самолёт упал в степи. Снега было так много, что он не разбился. Все остались живы.

Появляться домой папа стал только с конца 43-го, после Сталинграда и Курской битвы. А потом наступили совершенно изумительные времена. Пришёл День победы. Я часто говорю детям и внукам, что счастлива, потому что пережила звёздный час нашей страны. То, что я испытала в День победы – ничего более радостного, волнующего, наполненного чувством гордости быть не может. Мы с нашими студентами вышли на улицу Горького, идём от Пушкинской: и на той, и на другой стороне улицы идут массы людей, все поют «И врагу никогда не добиться...»

А накануне часов в 10 позвонил папа и сказал: «Не ложитесь спать, не выключайте радио». Мы с мамой сидим, слушаем. До 12 передавали оперу Гуно «Фауст». После 12 стали передавать Героическую симфонию Бетховена, Первый концерт Чайковского… Ровно в час ночи передали сообщение о Победе, о том, что 9 мая будет нерабочий день. Подхожу к окну и вижу, что во всех домах зажигается свет.

Утро 9 мая. Просыпаюсь. Слышу какие-то голоса, разговоры, мамин смех. Выхожу: папа идёт по коридору. Вообще-то он не пил, а тут вижу, что немножечко выпил. Остановился передо мной и говорит:

– Вот видишь, какой у меня подарок. Сам Сталин мне его подарил.

Это было уникальное охотничье ружьё, совершенно необычное по форме, богато украшенное орнаментами из серебра.

Папа-то не был охотником, а мой муж (он был лётчиком, Героем Советского Союза) – заядлый охотник. И папа ему говорит: «Пойди хоть обстреляй ружьё, может, оно уж и не стреляет. Муж обстрелял, сказал, что бой необыкновенно хороший. Тем и окончился тот эпизод.

– И папа ничего больше не сказал о подарке Сталина?

– Ничего. Так были воспитаны: никогда ни одного лишнего слова, которое могло быть как-то истолковано. У нас было две заповеди: никогда ни от кого ничего не брать и никогда не говорить о том, что происходит в семье. Я думаю, это следствие того, что папа был офицером в первую мировую войну. И хотя происходил из рабочих, но ведь и Георгием награждён от царского правительства. В 1937 году многие его знакомые были арестованы, расстреляны, это очень сдерживало. У него был друг, с которым вместе учились на командирских штабных курсах под Смоленском, Фёдор Кауфман, латыш. Когда-то они вместе ухаживали за мамой. Он командовал в 1937 году Ленинградским военным округом, интереснейший, умнейший человек. В 1938 году был арестован, как многие, и пропал. И вдруг, рассказывал папа, в 1940 году встречаю его в коридоре наркомата обороны. Без формы, в штатском. «Приходи ко мне вечером, – говорю, – Аня будет очень рада».

Он пришёл, родители меня допустили к столу, и он рассказал обо всём, что с ним было, что он пережил. Это произвело на меня какое-то тяжёлое, неизгладимое впечатление. У него был нервный тик, какой-то он был потерянный. Потом, перед началом войны Кауфман пришёл к нам и говорит, такой счастливый: «Мне дали дивизию. Теперь, мол, я покажу, как и что». Но, к сожалению, он не показал, как и многие показали: отступление, одной дивизией он не мог держать фронт. А поскольку уже был репрессирован, его из армии уволили. И он жил в Рыбинске. После войны вернулся на родину, в Латвию, получил дом, но не в Риге, а где-то подальше. Папа с мамой к нему раза три ездили, даже вместе выступали по Рижскому телевидению, ещё фотография сохранилась.

Другим большим папиным другом был с молодости Михаил Григорьевич Ефремов. Он ещё за Гражданскую войну имел два ордена Красного Знамени, человек был достаточно известный. Его миновала эта страшная пора. Когда он командовал Приволжским военным округом, в 1937 году в Куйбышеве проходило большое военное совещание, на которое приехал Тухачевский. Там его арестовали. Жизнь моего папы и Михаила Григорьевича очень тесно переплетались. Они служили вместе в Ярославле, в Саратове, потом их перевели в Москву. Он часто бывал у нас в гостях, помню его перед отъездом на фронт, в очень приподнятом настроении.

– Мне дали армию, мы им покажем!

И когда прощались, весело шутил:

– До встречи в Баден-Бадене!

М.Г. Ефремов очень хорошо командовал своей армией, берёг бойцов. С августа он уже командовал Центральным фронтом, затем снова армией, затем Брянским фронтом. С октября 1941-го опять армией, 33-й. В Вязьминском сражении, когда был отдан приказ о наступлении, эта армия единственная, которая выполнила поставленную перед ней задачу. Другие этого не сделали, армия попала в окружение. Ефремов был тяжело ранен. Когда немцы хотели взять его в плен, он застрелился. Случай стал широко известен, и Гитлер даже высказался по этому поводу: «У русских есть генералы, которыми можно гордиться». Немцы похоронили Ефремова с воинскими почестями в Вязьме. Потом скульптор Вучетич создал очень красивый памятник. Ефремов такой, каким был в жизни.– Как складывалась служба у Павла Андреевича после войны?

– Как служба, не знаю, а как жизнь – могу рассказать. Я не знаю, кем он был, что он делал, но о его положении можно судить по тому, как мы жили. В Архангельском, в маршальском посёлке мы жили в первом корпусе, в самом лучшем люксе. Дальше жили Конев, Говоров, Мерецков. У папы у одного из первых в Москве появился ЗИМ. Хорошо помню, как неудобно я себя чувствовала, когда папа брал меня с собой. Едешь, а на тебя все глазеют.

Я знаю, что в послевоенные годы папа очень тесно работал с Булганиным, когда он стал министром Вооружённых Сил СССР.

О Сталине папа как-то сказал мне, слушая мои рассуждения о политике: «Всё-таки, ты знаешь, Сталин был удивительным человеком. Я анализирую и думаю: так поднять нашу страну, как поднял он, не мог никто. Да, были репрессии, всё это можно было делать немного по-другому. Но во всём, что делалось, чувствовался ум. И какую ж надо было иметь силу человеческую, чтобы всё это поднять. (А это было время, когда Сталина всячески ругали.) Представь себе человека во главе такого государства, ещё недостаточно цивилизованного, чтоб люди понимали, как, что, чего, куда. И справиться с этой огромной массой людей – каким способом, это уже другой вопрос – дать им цель, заставить этой цели добиваться… Кто бы ещё это мог?»

Я никогда не слышала от папы ни одного худого слова о Сталине.

А из полководцев он выше всех ставил Рокоссовского.

Павла Андреевича уволил со службы в 1959 году тогдашний министр обороны Малиновский. Как он встретил своё увольнение? Папа был очень скрытный человек. Никогда своих чувств не показывал. Была какая-то растерянность, как у каждого, кого на ходу вдруг останавливают. Папе тогда было 63 года, возраст для генерала не критический.

Но потерянным он себя чувствовал недолго, принялся за литературный труд. Каждый день в 11 часов утра садился за письменный стол, работал до 2-х, потом шёл гулять. Его стали публиковать в военных журналах, в газетах. Последние годы занимался подготовкой книги, но она не была закончена. У папы был рак лёгкого. Ещё в первую империалистическую войну ему в верхнюю часть груди попал осколок. В 1940-м началось воспаление. При операции из груди извлекли кусок шинели, вбитый туда осколком. В этом месте и начался потом, после отставки раковый процесс.

К папе очень хорошо относился Устинов, они были близко связаны ещё с военных лет. Когда у папы падало настроение, приходили чёрные мысли, Устинов к нему приезжал, они подолгу общались, и папа чувствовал, что не совсем оторван. Помогала и атмосфера на даче, где он проводил много времени. Здесь тогда постоянно жил Артём Иванович Микоян. Его дача и папина стоят рядом, и они часто гуляли вдвоём или втроём с Василием Ивановичем Виноградовым (он тогда был зам. Начальника тыла Вооружённых Сил.

Умер Павел Андреевич Ермолин 13 ноября 1974 года, 77 лет. Похоронен в семейной могиле на Ваганьковском кладбище. Незадолго перед смертью сказал: «Я свою жизнь прожил не даром. Сколько сделано великого для нашей страны!»

 В 8-томной «Истории Великой Отечественной войны» в 5-м томе помещена его фотография и краткая биографическая справка. Вот её текст.

«Ермолин Павел Андреевич (1897-1974) – генерал-лейтенант (1943), участник Гражданской войны. С марта 1941 г. – начальник управления устройства тыла и снабжения Генштаба Красной Армии. С августа 1941 г. – заместитель начальника управления тыла Красной Армии. С апреля 1945 г. – помощник начальника Генштаба Вооружённых Сил по планированию, вооружению и снабжению. С сентября 1948 г. – начальник канцелярии Министерства вооружённых сил. С августа 1950 года в распоряжении СМ СССР с оставлением в кадрах Советской Армии. С апреля 1953 г. прикомандирован к ЦК КПСС с оставлением в кадрах Советской Армии. С апреля 1953 г. – в распоряжении Генерального штаба Советской Армии для особых поручений при министре обороны. С ноября 1954 г. - заместитель начальника тыла Министерства обороны. С мая 1955 г. – первый заместитель начальника тыла Министерства обороны. Приказом Министерства обороны от 20 мя 1959 г. уволен в запас по ст. 59, п.Б (по болезни) с правом ношения форменной одежды». Следует добавить награды: два ордена Ленина, три ордена Красного Знамени, орден Кутузова первой степени, два ордена Красной Звезды и медаль «За отвагу» – наверное, единственная среди генералов.

П.А.Ермолин действительно занимал все вышеперечисленные должности, но главным в его жизни и работе было то, что поручал лично ему И.В. Сталин. О характере этих поручений дают представление некоторые эпизоды в литературной записи В.М. Жухрая.

Звонит Сталин. Как всегда не здороваясь, будто бы они только что расстались, спрашивает: вам известно, что в районе Ваганьковского кладбища рвётся состав с боеприпасами?

И не дожидаясь ответа Ермолина: «Будете расстреляны».

Несколько дней назад Сталин поручил Ермолину следить, чтобы эшелоны с боеприпасами через Москву не проходили, двигались по окружной дороге, минуя город. Павел Андреевич немедленно выехал к кладбищу. Там действительно горели и взрывались вагоны со снарядами. Подбежавший офицер, непосредственно наблюдавший по приказу Ермолина за тем, чтобы приказ Сталина неуклонно выполнялся, доложил: эшелон не наш, он принадлежит наркомату боеприпасов.

Когда Ермолин доложил об этом Сталину, тот некоторое время помолчал и, ничего не ответив, положил трубку. На очередном докладе извинился за допущенную резкость.

После разгрома немцев под Москвой в Советский Союз прилетели министр иностранных дел Великобритании Иден и лорд Эйвон – зять премьер-министра Черчилля. Английское правительство хотело убедиться, действительно ли Гитлер потерпел сокрушительное поражение, не являются ли сообщения об этом дезинформацией. Ведь после нападения Германии на СССР командование американских вооружённых сил доложило президенту Рузвельту, что русские продержатся лишь до августа, и Черчилль знал об этой информации. Его разведка предсказывала то же самое. Во время беседы с Ермолиным Сталин сказал:

– Надо показать англичанам результаты разгрома немцев под Москвой. Будете сопровождать Идена в поездке до Волоколамска. Помните: он не только министр иностранных дел, но и руководитель английской секретной службы. В беседах с ним будьте крайне осторожны. Больше смотрите на выражение его лица.

На следующий день машины с Иденом, Ермолиным и охраной направились по Волоколамскому шоссе. На заснеженных полях вдоль дороги, насколько мог видеть глаз, стояла разбитая немецкая техника, а из-под снега торчали эрзац-валенки убитых немецких солдат. Ермолин, как и посоветовал Сталин, внимательно наблюдал за выражением лица Идена. По мере приближения к Волоколамску англичанин не мог скрыть своего впечатления от увиденного. Всё говорило о том, что это было крупнейшим поражением гитлеровской армии во Второй мировой войне.

– Сколько же потеряли немцы убитыми? – спросил он Ермолина.

– По предварительным данным, около пятисот тысяч человек.

– О! – только и сказал Иден. Рот его приоткрылся…

Когда Ермолин доложил Сталину, как реагировал Иден на увиденное, тот с явным удовлетворением произнёс:

– Теперь англичане на переговорах с нами будут более сговорчивыми.

Когда в Мурманск пришёл американский караван, который привёз истребители «Кобра», Сталин направил туда Ермолина с приказом: самолёты должны через три дня поступить в части и вступить в бой.

На месте выяснилось, что «Кобры» находятся в разобранном виде: самолёты отдельно, моторы отдельно. Американский генерал заявил Ермолину, что прибывшие с караваном техники при сорокаградусном морозе собрать их не смогут. Павел Андреевич пришёл к командующему Северным флотом адмиралу Головко.

– Что будем делать? Ведь Верховный приказал, чтобы американские самолёты через три дня вступили в бой. Не найдутся ли во флоте умельцы, которые смогли бы их смонтировать?

Есть у меня четыре таких умельца наподобие легендарного Левши. Но сомневаюсь, что они справятся. Собирать такие самолёты им не приходилось. Да и морозы стоят действительно лютые.

Через час к американским самолётам, выгруженным на берег, подошли четверо авиационных техника в замасленных бушлатах. Обошли самолёты, посовещались, сказали «ничего» и начали установку моторов. Постепенно вокруг них собрались американцы. Их генерал, который смотрел на сборку с явным недоверием, всё больше удивлялся. Мороз загнал зрителей в столовую, а техники продолжали работу. Когда сборка закончилась, американский генерал произнёс:

– Моему удивлению нет предела. Это что-то сверхъестественное. Впрочем, может быть это не обыкновенные техники, а ваши разведчики, которые работали в Штатах и были знакомы с американской авиационной техникой. Но вот летать на «Аэрокобрах» ваши лётчики не смогут, пока не пройдут стажировку у наших инструкторов.

Ермолин снова пришёл к Головко. Тот его выслушал и задумчиво произнёс:

– Есть у меня один лётчик, но он сидит на гауптвахте: устроил в ресторане дебош со стрельбой. Этот может хоть на метле полететь!

– Освободи его под мою личную ответственность, пусть покажет американцам, что такое советские лётчики.

Через час к одной из «Кобр» подошёл молодой человек, одетый, несмотря на мороз, лишь в кожаную лётную куртку и фуражку. Подошёл к самолёту с уже работающим мотором, обошёл его, заглянул в кабину, что-то в ней покрутил, сел и взлетел. Набрав высоту, проделал каскад фигур высшего пилотажа с таким изяществом, что американцы ахнули от удивления. Генерал, обращаясь к Ермолину, проговорил:

– К сожалению, наши лётчики так не летают. Прошу вас приказать, чтобы когда мы пойдём домой, нас охраняли пилоты такого экстра-класса.

Сам лётчик, переждав аплодисменты, обратился к Головко:

– Товарищ командующий! Прикажете идти обратно на гауптвахту?

– Отставить гауптвахту! Возвращайтесь в полк, готовьтесь сопровождать американский караван. Подберите для этого лучших лётчиков.

Через три дня «Кобры», как и приказывал Сталин, поступили в части. Они оказались намного хуже советских истребителей последних конструкций.

Когда по возвращении в Москву Ермолин рассказал Сталину об итогах командировки, он довольно проговорил:

– В своём большинстве американцы, насколько мне известно, вояки неважные, но хвастуны отменные. Урок, который они получили в Мурманске, весьма полезен: поубавится спеси.

Прибыв по вызову Сталина в его кабинет, Ермолин застал там Жукова, Василевского, командующего тылом Хрулёва, секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова, начальников военных перевозок и технического управления Генерального штаба. Ермолин, за годы совместной работы изучивший Сталина, понял, что он крайне раздражён и даже разгневан. Признаком этого была его необычная бледность. Когда его охватывал гнев, к счастью, это было не часто, он ещё больше бледнел и у него начинали подёргиваться усы.

Продолжая разговор, Сталин спросил Хрулёва:

– Скажите мне, штатскому человеку, на скольких железнодорожных станциях разгружается станция?

Еще более бледный, чем Сталин, Хрулёв, заикаясь от волнения, ответил:

– По крайней мере на трёх, товарищ Сталин.

– Значит, на трёх станциях. А вы стратегические резервы Сталинградского фронта разгружаете на одной. Там уже скопилось 700 танков. По сведениям разведки готовится налёт немецкой авиации на эту станцию. Вы же провалите задуманную под Сталинградом операцию!

И не ожидая ответа присутствующих, приказал: «Ермолин и Маленков, немедленно вылетайте на эту станцию и растаскивайте танки. Даю вам на это несколько часов. Каждый час докладывайте мне, как идёт выполнение приказа.

Неожиданно Сталин обратил свой горящий взор на начальника технического управления. Им был талантливый специалист, но крайне беспечный к своему внешнему виду генерал. На приём к Верховному Главнокомандующему он пришёл небритым, в старом засаленном кителе без подворотничка, в нечищеных сапогах. Сталин спросил:

– Вы генерал или беспризорник? Вы к кому пришли? – И обращаясь к командующему тылом: – Хрулёв, если у этого генерала не хватает средств, чтобы сшить мундир, сшейте ему два кителя за свой счёт. А сейчас вон отсюда!

Весть об этом эпизоде быстро распространилась. Уже на следующий день все генералы и офицеры наркомата обороны и Генерального штаба были отлично побриты, в отутюженных кителях с до блеска начищенными пуговицами.

Прибыв на указанный Сталиным полустанок, Ермолин начал с того, что расставил конных казаков с флажками и начал растаскивать танки по разным направлениям. До рассвета было ещё далеко, немецкая авиация не появлялась. Тем не менее Ермолин, спокойный по натуре человек, очень волновался, хотя старался этого не показывать. Маленков же совершенно потерялся, ходил по пятам за Ермолиным и плакал. Через каждый час требовал звонить Сталину. Сначала Ермолин вежливо разъяснял Маленкову, что он не может звонить Верховному Главнокомандующему каждый час, отрывать от дел. Вот выполним приказ, тогда и доложим. Маленков со слезами на глазах твердил своё:

– Раз товарищ Сталин приказал докладывать каждый час, так следует и поступать. Вы хотите, чтобы нас расстреляли?

Когда истеричные требования Маленкова порядком надоели Ермолину, он, сам находясь в высшей стадии напряжения, не сдержался:

– Пошёл вон, дурак, не мешай работать.

Опешивший от такой дерзости Маленков, больше не приставал и продолжал тихо плакать. Когда приказ Сталина был выполнен, Ермолин немедленно возвратился в Москву. В тот же день он и Маленков были награждены орденами Ленина.

Задерживалось продвижение воинских эшелонов на Сталинградский фронт. В кабинете Ермолина раздался звонок Сталина:

– Немедленно поезжайте в народный комиссариат путей сообщения к Кагановичу и выясните причину задержки продвижения эшелонов.

Каганович встретил Ермолина холодно и настороженно, даже не встал из-за стола. Едва он закончил фразу: «Товарищ Сталин спрашивает, почему имеет место задержка продвижения воинских эшелонов на Сталинградский фронт, как Каганович, ударив кулаком по стеклу на столе, закричал:

– Я старый большевик!

Ермолин удивлённо посмотрел на его окровавленную руку и подумал: Каганович, наверное, решил, что его пришли арестовывать. И не без ехидства спросил:

– Прикажете передать товарищу Сталину, что вы старый большевик?

Каганович, поняв, что дело об аресте не идёт, переменился буквально на глазах. Это снова был уверенный в себе опытный руководитель. Став самой любезностью и предложив Ермолину сесть, обмотал руку платком, позвал заместителей. Начал спокойно, по-деловому выяснять причину задержки эшелонов. Вскоре причина была найдена и устранена.